Listen how calmly I can tell you the whole story
В середине месяца вырвалась в деревню. Это добрая ежегодная традиция – навестить наш домик, окунуться, пусть и ненадолго, в море покоя и плодотворного одиночества, погоня за беззаботностью, счастьем, свободой, жажда вновь пережить дни бесконечных летних каникул, золотых от жаркого июльского солнца.
Мста была почти что неизменна: сладкий запах цветущей сныти, безлюдье, оглушительная тишина. Вопреки прогнозам, было солнечно, тепло, безветренно. В последние годы ощущения новизны совсем нет – минул год, а кажется, будто и не уезжала. Мста статична, здесь не течет время, но дряхление домов, вещей и людей неизбежно наступает, как наступают на землю, некогда ухоженную и плодородную, полчища неистребимых трав. Руки опускаются при виде их плотных рядов, сильных своей сплоченностью стеблей – но есть обязывающий и странный, должно быть, по меркам многих, моральный долг перед домом и землей. Запустение и торжество природы над цивилизацией – явление эмоционально амбивалентное. Я могла бы порадоваться тому, что деревья и травы, птицы и звери возвращают позиции, бесцеремонно и варварски завоеванные человеком в неравном и несправедливом бою, что зеленый покров скроет и залечит уродливые шрамы «разумной деятельности». Но когда речь идет о вымирании моей деревни и утрате моего дома, триумф естественных сил отнюдь меня не вдохновляет. На этом плацдарме я готова дать излишне ретиво хозяйничающей Природе отпор.
Где-то на болоте звонко кукует кукушка; неизвестно откуда взявшееся детское суеверие заставляет меня с сожалением думать, что и это – признак запустения. Как будто кукушка – верный посыльный и вестник безлюдья. Конечно, и этому есть объяснение: если ее голос слышен столь отчетливо, значит, лес подошел ближе к домам. Наверное, эти мысли навеяны еще косвенной связью птицы со смертью – раз ее спрашивают, сколько жить осталось. Я никогда не спрашивала, боюсь играть с подобными материями.
На озере сварливо орут чайки (о, когда слышишь в городе их пронзительные голоса!), река умиротворяюще-прекрасна по вечерам, душист и пышен луг; каждый уголок, деревце, цветок, каждую небесную перемену хочется запечатлеть на фото, но я сдерживаюсь – невыразительные кадры, повторяющие прошлогодние, сплошная зеленая масса вместо буйных зарослей – очарование здешних мест так тонко, что стеклянная линза едва ли его уловит. Сюда нужно приезжать, дышать и смотреть. Стоя на песчаной дороге, вглядываться в сумрачную глубину леса и видеть почти что тайгу. За канавой, в непролазном кустарнике и болоте заметить яркую желтую россыпь, а приглядевшись, понять, что обнаружил удивительное: заросли диких ирисов.
Здесь еще хорошо читается, из-за тишины, отсутствия более увлекательных альтернатив; читается, как раньше – со вкусом, с захлестывающим потоком попутных размышлений. Идеальное место восстановления для интроверта.
…но когда однажды утром я услышала на чердаке шаги, будучи одна в закрытом со всех сторон доме, то решила, что пора возвращаться к миру. Хорошего, в том числе и отшельничества, понемногу.
Мста была почти что неизменна: сладкий запах цветущей сныти, безлюдье, оглушительная тишина. Вопреки прогнозам, было солнечно, тепло, безветренно. В последние годы ощущения новизны совсем нет – минул год, а кажется, будто и не уезжала. Мста статична, здесь не течет время, но дряхление домов, вещей и людей неизбежно наступает, как наступают на землю, некогда ухоженную и плодородную, полчища неистребимых трав. Руки опускаются при виде их плотных рядов, сильных своей сплоченностью стеблей – но есть обязывающий и странный, должно быть, по меркам многих, моральный долг перед домом и землей. Запустение и торжество природы над цивилизацией – явление эмоционально амбивалентное. Я могла бы порадоваться тому, что деревья и травы, птицы и звери возвращают позиции, бесцеремонно и варварски завоеванные человеком в неравном и несправедливом бою, что зеленый покров скроет и залечит уродливые шрамы «разумной деятельности». Но когда речь идет о вымирании моей деревни и утрате моего дома, триумф естественных сил отнюдь меня не вдохновляет. На этом плацдарме я готова дать излишне ретиво хозяйничающей Природе отпор.
Где-то на болоте звонко кукует кукушка; неизвестно откуда взявшееся детское суеверие заставляет меня с сожалением думать, что и это – признак запустения. Как будто кукушка – верный посыльный и вестник безлюдья. Конечно, и этому есть объяснение: если ее голос слышен столь отчетливо, значит, лес подошел ближе к домам. Наверное, эти мысли навеяны еще косвенной связью птицы со смертью – раз ее спрашивают, сколько жить осталось. Я никогда не спрашивала, боюсь играть с подобными материями.
На озере сварливо орут чайки (о, когда слышишь в городе их пронзительные голоса!), река умиротворяюще-прекрасна по вечерам, душист и пышен луг; каждый уголок, деревце, цветок, каждую небесную перемену хочется запечатлеть на фото, но я сдерживаюсь – невыразительные кадры, повторяющие прошлогодние, сплошная зеленая масса вместо буйных зарослей – очарование здешних мест так тонко, что стеклянная линза едва ли его уловит. Сюда нужно приезжать, дышать и смотреть. Стоя на песчаной дороге, вглядываться в сумрачную глубину леса и видеть почти что тайгу. За канавой, в непролазном кустарнике и болоте заметить яркую желтую россыпь, а приглядевшись, понять, что обнаружил удивительное: заросли диких ирисов.
Здесь еще хорошо читается, из-за тишины, отсутствия более увлекательных альтернатив; читается, как раньше – со вкусом, с захлестывающим потоком попутных размышлений. Идеальное место восстановления для интроверта.
…но когда однажды утром я услышала на чердаке шаги, будучи одна в закрытом со всех сторон доме, то решила, что пора возвращаться к миру. Хорошего, в том числе и отшельничества, понемногу.
?), навести порядок, побеседовать с запущенными фиалками. А еще - порисовать, добавить на канву несколько стежков, сосредоточенно, в свое удовольствие почитать. Сейчас перечитываю "Персидского мальчика" Мэри Рено. Любопытно, как меняются акценты понимания за несколько лет... Тогда основным для меня в романе была история странной любви и заслуживающей уважения преданности, едва ли подлинная, но ограненная со вкусом, достойно-романтичная, украшенная сдержанным блеском античной позолоты. А теперь кажется, линия любви - далеко не главная; она - лишь увлекательное дополнение к рассказу о человеке, носящем в сердце искру божественного огня, о том, как славна может быть судьба пассионария, и о тяготах избранничества. Рассказ о том, что величие порождает великую ответственность, а ошибки, которые более или менее безболезненно сошли бы с рук простому смертному, непростительны человеку, покорившему полмира - а потому их последствия возвращаются удесятеренной отдачей. Рассказ о верности, гордости, великодушии, справедливости и о том, что всеобщее обожание - всего лишь оборотная сторона абсолютного одиночества.