Помнилось, что по прочтении в школе этот роман сильно меня впечатлил, тогда у меня родилось отчетливое понимание, что антиутопии рискуют стать моим любимым жанром. Объяснить это можно, скорее всего, силой воздействия ужаса и отчаяния на организм. Мне нравится езопасно испытывать сильные, переворачивающие эмоции, а что еще может их подарить, как не литература, и прежде всего литература о небывалых, непреодолимых испытаниях человека?
Но прежд чем браться за "1984" и сравнивать свою реакцию на роман тогда и сейчас, я захотела узнать, что еще сотворил Оруэлл помимо двух свои социально-фантастических книг. Был ли он всегда так мрачен и подвержен ожиданию худшего? Что заставило его смотреть на общество под пессимистичексим углом? И вот из статьи Википедии Всемогущей я узнаю, что мистер Оруэлл не всегда выступал певцом отчаяния тоталитаризма. Что жил он не в пугающих видениях безнадежного и бесчеловечного будущего, а во вполне реальном мире, служил в полиции в Бирме. И создал несколько реалистических романов, автобиографических и fiction. Вот последние-то и привлекли меня. Я отправилась в Маяковку на охоту и раздобыла искомое: "Глотнуть воздуха" и "Дочь священника".
Прочитала практически запоем и осталась в большом удовольствии. Возможно, два этих романа - одни из лучших среди тех, с оторыми я познакомилась в последнее время.
Для начала общее замечание к обеим книгам: в них Оруэлл выступил тонким знатоком и живописцем психологического движения. Словом он создаетверное и живое изображени переживаний героя, так что, читая, ты сам испытываешь те же эмоции и не можешь не сопереживать. И да, Оруэлл не всегда был вещей птицей огромной печали. Англичанин, он добавляет каплю иронии в текст, и это хорошо, это такая грустная улыбка из-за строк, означающая, впрочем, что в подходящем случае автор умеет оценить и веселье, и добрую шутку.
В "Глотнуть воздуха" Оруэлл предстает блестящим стилизатором - не думаю, что это переводчик взял на себя труд с нуля создать столь характерную речь мистера Боулинга, скорее всего, лишь следовал за лексиконом, выбранным автором. А автор наградил своего героя ярким говором, соверешнно соответствующим его биографии: сын мелкого лавочника из мелкого же городка, немного пообтесавщийся и образовавшийся за войну, за время службы, перенявший манеру общения, чтобы отвечать образу представителя своей профессии, страхового агента. В Боулинге, при свей его простоте и неизысканности, присутствует редкое умение разбираться в людях и жизненных ситуациях, ткая вот безыскусная и грубоватая правильность оценок и суждений, житейская зрячесть. И поэтичность. Именно этим он импонирует: обыватель, ни разу не романтический персонаж, пролетарий почти что, да еще так себе внешности - но он с такой теплотой и чувствительностью вспоминает детство, так полно передает вот это особое ощущение, что там все было красиво, волшебно, интересно, замечательно, как может быть только в детстве, что ты проникаешься к нему симпатией. Тем более, что мне непонаслышке знакомо это явление: воспоминания о солнечном детстве. Мы близки в этом преследовании прошлого. А мистер Боулинг иллюстрирует собой правило "не судите по внешности". Он не страдает душевной глухотой и эмоциональной идиотией и умеет фиксировать и разбирать душевные движения, может быть, лучше и точнее, чем рафинированные интеллигенты. Разочарование, которым закончилась его погоня за желанным прошлым, невозможность вернуться в те чувства, те переживания, в то видимое и слышимое у меня вызвало отклик понимания. И вот это разочарование недостижимой цели, усугубленное конфликтом с женой по приезде из тайного отпуска, выливается в то, что Боулинг отказывается т преодоления своей мещанской сути. В самом конце книги, в финальных абзацах, он перебирает в уме различные варианты решения скандала с женой. И останавливается вот на чем. "Да к черту! Знал я неизбежный, единственно возможный вариант." Предполагаю, этот вариант - ударить сварливую супругу, заставив ее прекратить поток унизительных обвинений. Рукоприкладство. То, чем тойно страдает, может быть, каждый третий благопристойный на вид домик в их тихом предместье. Ударить, поступить так же, как все, тем самым признать свою принадлежность к мещанству, к обывателям, и отказаться от культивирования порывов души, тем более, что они не оправдываются, а приносят только огорчение своей несбыточностью.
Второй оруэлловский роман вне страшилок о тоталитаризме - "Дочь священника". В нынешнем году по странному совпадению а моем читательском столе оказались две книги сходного содержания. "Дочь священника" и "Тэсс из рода Д'Эрбервиллей". Две истории о чистых, невинных девушках, взваливших на свои плечи всю возможную семейную ответственность и еще немного больше. Обе пали в глазах общества, обе были оболганы и подверглись осуждению, терпели нужду и страдания. Обе были на волосок от спасения и, можеть быть, счастья, но по собственной воле отказались от новой жизни в тихой гавани. На бедную, безвинную Дороти злоключения валились, как из рога изобилия, и вместе с ней читатель погружался в пучину безысходности и отчаяния, а потом впереди вдруг начинал пробиваться слабый свет. Казалось, избавление близко, и ты с занимающимся дыханием , боясь спугнуть удачу, ждешь и ждешь, когда Дороти повезет. И в финале, на сцене предложения, ты почти выдыхаешь и расслабляешься - вот она, тврдая и мирная земля после бурного и свирепого океана нищей жизни. Но Дороти отказывается от покоя и довольства. И как-то даже не возникает порыва сказать ей туда, в книжную страницу "Дура!" У нее есть определенное понимание себя, некая идея собственного существования, которой Дороти верна - вот эта верность и убежденность моментально закрытвают рты гипотетическим критикам ее решения.
"Да здравствует фикус!" я читать не стала. Посомтрела экранизацию, главный герой был мерзок, и мн совсем не хотело встречаться с ним повторно. Ядовитое, мизантропичное, вечно обиженное существо, неудачник с несоразмерными амбициями. То, что по его мнениюбыло свободой от обывательских условностей - то ест ьжизнь в грязной съемной квартире с клопами, безработность, отсутствие личной гигиены - явлалось лишь оправданием и прикрытием бездеятельности, безответственности. Ожидание, что все должно быть подано на блюдечке. В общм, отвратный тип, о которого не стоило портить настроение еще раз.