вчера состоялось мое боевое крещение в роли преподавателя. Странно, что при всей социофобии и патологической застенчивости я раз за разом прихожу туда, где нужно работать с людьми. Рахметовщина, как сказал бы отче. Врожденное упрямство Стрельца в непростой задаче преодоления себя: шоковая терапия в виде ударных доз общения с большим количеством незнакомых людей должна избавить от страха перед этими самыми людьми. А если не избавить, то хоть морально закалиться. Чтобы в обморок не падала.
А студенты, конечно, разные - за три пары успела познакомиться со всем спектром: уроки сделаны и есть активный отклик; учебник видели и даже читали, отвечают с опаской, но отвечают; учебник мирно лежит дома ("А, так это тот, который нам надо было в начале семестра взять?") и вопросы преподавателя стабильно переходят в разряд риторических, увязая в инертном молчании. Впрочем, спрашивать, откуда я взялась, не стесняются. Вот тут, конечно, минус: я выгляжу младше иных четверокурсниц - какой уж преподавательский авторитет. Охрана на проходной и та улыбается от уха до уха, когда я с достоинством Крошки Енота заявляю, что я - новый сотрудник кафедры иностранных языков.
И вот теперь можно сказать: "Вера Владимировна, как я вас понимаю!" А еще: с преподавательского места действительно всё видно - и напрасно полагают обратное те, кто под партой листает глянцевые журналы, строчат смс и пр.
...как восхитительно Вирджиния Вулф, та самая Филологическая Дева, составляет свои бесконечные периоды, нанизывания на серебряные лирические нити снег, пену, мрамор, вишню в цвету, алебастр, золотую сеть, лисицу, оливу, волны моря, солнце на мураве пока отуманенного холма, пятьдесят пар испанских покрывал, галереи, столы и ларцы... "...зеркало было все сплошь - снежная равнина, а сама она - костер,пылающая купина, и пламя свечей сияло у нее над головой серебряной листвой; или нет, зеркало было - зеленая вода, а сама она русалка, унизанная жемчугами; укрывшаяся в гроте сирена, так поющая, что гребцы, клонясь к бортам, падают из лодок вниз, вниз, вниз, чтобы ее обнять; так темна, так светла, тверда, нежна она была, так дивно соблазнительна, и безумно, безумно было жаль, что некому это выразить в простых словах, взять и сказать: "Черт побери, сударыня, вы прелесть, да и только!"
Разве не прелестно? И вот так множество самых различных материй наслаиваются, соединяются, сплавляются, и к концу предложения из-за плотной низки ты едва ли способен понимать и помнить, о чем шла речь, но зато так явственно чувствуешь - и трепетность Орландовой любви, и глубину его фаталистичной меланхолии, и пышную красоту его дома, и свежесть английской природы против сухого жара турецких нагорий. Очаровательный в своем роде роман.
Первая глава "Заратустры" и правда самая гениальная, а дальше мне почти что не хочется читать, чтобы не разочаровываться, не обнаружив столь же огромных и ясных идей. Ницше бывает так дикарски, язычески красив в образах... "Кто пишет кровью и притчами, тот хочет, чтобы его не читали, а заучивали наизусть." "Я поверил бы только в такого Бога, который умел бы танцевать." И мое любимое: "Нужно носить в себе еще хаос, чтобы быть в состоянии родить танцующую звезду".
Первый маршал Талига медленно и верно начинает овладевать моим сердцем. Первая затяжка этой травой не дала особенного эффекта, только написанную под общим впечатлением критическую рецензию относительно типичности персонажей. Но чем дальше