Всё подкармливаю редких соловьев, залетающих в мой дневник, длинными пустословными баснями, вместо того, чтобы прямо говорить о ключевом.
Из одного семени порой вырастают совершенно различные побеги. Примером тому - поэтические погружения в неосвещенные бездны сюжета одного романа, осуществленные по уговору независимо друг от друга моим славным другом Lievsky и мной. Публикую стихотворение Феликса без его предварительного разрешения, но надеюсь, он не будет сильно возражать.
Итак...
Первый выпад.
Начало одного дня Джона Харта. Земля, Бреслау, 1941.Здравствуйте, Herr Kommandeur...
Или, как здесь у вас принято, - Guten Tag.
О, извиняюсь... - у нас, конечно!
Будучи вам несколько небезразличен,
(verzeihung за дерзость!),
я не теряю надежды, впрочем,
на день действительно добрый,
и мог бы болтать с вами вечно.
А выглядите - не очень...
Неужто наш новый "верстак"
заставил блестеть лихорадкой
глаза, и бледнеть - вашу кожу?
Поверьте, я в трепете тоже.
Вчерашнее неизгладимо
впечаталось в память... тела...
Вы смотрите снова мимо.
Мой код восстаёт загадкой
всё с новой и новой силой?
(пока сам я их теряю...)
Я вам говорил, вы - милый?
И ваше долготерпенье
сегодня грозит мне, верно,
неслыханным откровеньем.
Я слишком вам доверяю,
пытаясь принять за нежность
сегодняшнюю отсрочку?
А нам бы всего-то ночку
один на один, герр Бетке.
Без списка "не тех" вопросов...
( Наручники можно оставить...)
Простите за нервный голос. -
Перчатки на вас сегодня
особенно как-то белы.
Они непристойней, право,
чем все эти инструменты!
Ну что ж вы молчите. Время,
mein lieb, сволочь, неумолимо...
Днём раньше на этой минуте
я славненько отключился,
и, каюсь, почти не помню
финальных аккордов пьесы.
Желаете повторенья? Нет.
Знаете, так бывает.
Что палачи сочиняют ночами стихи...любимым.
(Можно водички, битте...)...
Да полно вам, Herr Kommandeur...
Во мне уже всё открыто.
(с) Феликс Лиевский
Ответ.
Der Monolog. Земля, Бреслау, май 1942 г.Поддавшись мягкому настоянию Курта, Бетке все же взял увольнительную на один вечер и поехал в город, развеяться. «Особое дело» занимало все его мысли без остатка последние несколько месяцев – и эта одержимость, с течением времени только укреплявшаяся, всерьез грозила помешательством. А поступиться такими ценностями, как строгость и дисциплинированность рассудка, Бетке не был готов. Хотя, по тщательном размышлении, не смог бы поручиться, что еще не свихнулся.
Свежесть прозрачных сумерек майского вечера, тряска служебного «хорьха», сам факт перемены места несколько отвлекли его от навязчивого перебора сцен, слов, эмоций, сфокусированных на его непостижимом «подопытном», и Бетке напряжением воли старался остаться в этом состоянии рассеянного внимания, лишь скользящего по поверхности предметов и событий. Неустойчивое равновесие было достигнуто.
В пивной, превращенной по военному времени в офицерский клуб, в приглушенном свете зала плавали облака табачного дыма. Бетке прошел, сдержанно здороваясь со знакомыми и отвечая на приветствие людей, которых не знал, но которые откуда-то знали его, и занял столик сбоку от маленькой сцены. На невысокой эстраде пела хорошенькая фройляйн, из тех похожих друг на друга эльз или грет, что десятками путешествуют по гарнизонам и повышают боевой дух солдат всеми доступными способами. Кукольные личики, моментально стирающиеся из памяти, кукольные голоса.
Предупредительный кельнер замер рядом, ожидая заказа. Бетке спросил коньяку – пиво хорошо пить в дружеской компании, за легкой беседой, а когда остаешься один на один с собой и хочешь собраться с мыслями, нужно что-то более благородное. Парень понятливо кивнул и, не забыв к слову добавить про «отличный французский коньяк – трофейный!», расторопно ретировался за желаемым.
Музыка, простенькие лирические шансонетки, мешалась с многообразным шелестом голосов, что сплетался из пересказов писем, полученных от жен, из анекдотов разной степени пошлости, из мечтательных рассуждений о «после войны», и Бетке не без удовольствие погружался в этот неясный ропот.
Певичка тем временем сошла со сцены и порхала от столика к столику, декламируя очередную наивную песенку о любви, собирая заинтересованные взгляды и более конкретные предложения.
Dein Blick
zeigt weder Leid noch Glück
ist das vielleicht ein Trick
dieser Blick, was verbirgt
sich dahinter ?
Du schweigst
die Art, wie du so schweigst
was das wohl wieder heißt
daß du schweigst, was verschweigst
du schon wieder?
Вся его фальшивая защита от воспоминаний и рефлексии рухнула в один миг. Миленькая белокурая фройляйн стояла против него и с нежной укоризной вопрошала устами лирической героини, а на него будто ведро ледяной воды выплеснули. Его сознание, пронзенное внезапностью переклички какой-то нелепой песни и того, что творилось в его реальной служебной жизни, с радостью отбросило притворную занятость посторонними мыслями. Не лги себе, Вильгельм Бетке. Ты и правда помешанный. Твое «особое дело» сделалось наркотиком. Оно превратилось в разверстую бездну, которая вглядывается в тебя тем пытливее, читает тебя тем безошибочней, чем больше ты предаешься удовольствию испытывать ее на живучесть.
Пару дней назад он назначил очередное «свидание» своему пленнику. По всему было видно, что он не оправился еще после предыдущей «беседы» – едва переставляет ноги, голова опущена, конвоирам, против обыкновения, пришлось его вести, придерживая за плечи, а не просто сопровождать. Бетке ощутил спазм болезненной нежности где-то за солнечным сплетением – вот таким, надломленным, начавшим покоряться, Герман Шварц или как он там себя зовет, был еще притягательней. Это хорошо… это крайне любопытно… сколько еще продержится твое сопротивление?..
Взяв со стола стек, Бетке подцепил рукояткой острый подбородок «Германа Шварца» и заставил его поднять голову.
И напоролся на ясный, холодный, до последнего грана осмысленный взгляд - как будто получил наотмашь удар клинком. Это был взгляд не победителя, нет – скорее, непроигравшего. Взгляд человека, уставшего от страха и боли.
Холод перетекает от серых глаз ко рту – и становится капелькой яда в маленькой ухмылке, притаившейся в уголке разбитых губ.
- Здравствуйте, Herr Kommander, - произносит «Герман Шварц».
Или, говоря по уставу, guten Tag.
Впрочем, есть подозрение,
что в вашей компании
день едва ли получится добрым.
Вы сегодня бледны
и в глазах лихорадка…
Что-то идет не так?
Ах, ну да… Жизнь моя
остается невзломанным кодом.
Что же,
вы по-арийски настойчивы,
вам не наскучит
подыскивать ключ.
Только мой лексикон
не содержит глагола kapitulieren.
Это классический пат…
Бросьте хлыст – он бессилен помочь.
Tut mir Leid…
Прежде Ваша работа была почти ювелирной.
Снова жаждете истины,
мой неистовый безжалостный друг?
(Нет, какая ирония?!
Мы накрепко связаны прошлым.)
Несовместна с рассудком
эта истина
и горчит, будто пепел и яд…
Мне знаком
твоей памяти странный недуг.
Время в шутках своих
бывает неосторожно.
Вспоминай! Четверть века
и одну жизнь назад
ты в застенках не прятался!
Было небо без края
твоим домом, любовью, наградой.
Как гордился тобой
старший брат….
Покорялись соперники
чести
и разумной отваге.
Вспоминай же! На поле
первой войны
наши судьбы сошлись
в траекторию вневременной
страсти.
И во имя ее я взываю сейчас: отзовись!
Прежним стань!
Выпей крови моей,
если это тебя возвратит,
неподвластный забвению, блистательный Манфред!
(с) Охотница Лу
Всё подкармливаю редких соловьев, залетающих в мой дневник, длинными пустословными баснями, вместо того, чтобы прямо говорить о ключевом.
Из одного семени порой вырастают совершенно различные побеги. Примером тому - поэтические погружения в неосвещенные бездны сюжета одного романа, осуществленные по уговору независимо друг от друга моим славным другом Lievsky и мной. Публикую стихотворение Феликса без его предварительного разрешения, но надеюсь, он не будет сильно возражать.
Итак...
Первый выпад.
Начало одного дня Джона Харта. Земля, Бреслау, 1941.
Ответ.
Der Monolog. Земля, Бреслау, май 1942 г.
Из одного семени порой вырастают совершенно различные побеги. Примером тому - поэтические погружения в неосвещенные бездны сюжета одного романа, осуществленные по уговору независимо друг от друга моим славным другом Lievsky и мной. Публикую стихотворение Феликса без его предварительного разрешения, но надеюсь, он не будет сильно возражать.
Итак...
Первый выпад.
Начало одного дня Джона Харта. Земля, Бреслау, 1941.
Ответ.
Der Monolog. Земля, Бреслау, май 1942 г.