Listen how calmly I can tell you the whole story
Тут Ирочка высказалась в том духе, что сны у меня интересные.
А какие интересные у меня кошмары...
Те девять ночей были удивительно богаты на галлюциногенные сюжеты, об одном из которых я умолчала. Бессмысленно это вспоминать, когда не можешь передать словами страх и отчаяние от собственного бессилия. Технологии третьего тысячелетия еще не дошли до непосредственной публикации ощущений, жаль. Может, Сколково нам скоро в этом поможет.
Феличе, Вы однажды рассказывали мне о своем предчувствии недоброго грядущего, и еще Ваш "Дримхакер"... Кажется, теперь я вполне могу представить, что это такое - ужас пророка, увидевшего будущую катастрофу.
Снилось, что родители пакуют вещи, собираясь бежать из города, отец озабоченно рассуждает, можно ли сейчас прорваться на проспект Культуры, потому что ходят слухи, что там огонь и километровый затор. Я вызываюсь сходить на разведку. На улице - зимний вечер с этим проклятым, характерным для Питера розовато-серым грязным безнадежным небом. Сверху сыплется ледяная крошка, смешанная с дождем, и чей-то голос за спиной говорит, что это первый признак... Я чувствую привкус ледяного крошева на языке.
За пределами нашего двора очень много снега, он лежит нетронутым полем, но мне ничуть не трудно и не холодно идти. Все вокруг цвета темной сепии, я смотрю вверх, в кажущиеся нарисованными небеса: в них снопами света высвечены дирижабли, а другие объекты скрыты, как будто на прожектор, выхвативший их из тьмы, положен клетчатый листок, и эти клетки и какие-то схемы проецируются на силуэты, в которых без труда угадываются военные самолеты. Но все это скорее похоже на рисунки на плотных облаках.
Я выхожу на проспект и вижу, как в пожарном зареве складываются внутрь и рушатся дома. Из чердачных окон сначала валит густой пар, а потом блочные девятиэтажки рассыпаются одна за другой. А старик, выгуливающий собаку, со знанием дела говорит, что так всегда и бывает: сначала идет дым, а потом здание падает. Мне же не дает покоя мысль о жильцах, которые испаряются перед тем, как рухнет дом. Нигде нет ни людей, ни мертвых тел.
Разного рода катаклизмы, порой совершенно фантастические, с армагеддоновским размахом прокатывающиеся по видимой мне части пространства - не столько уж редкие гости в моих снах. Но чтобы, задыхаясь и почти плача, подскочить в четыре утра от неумолимого, ясного и даже не подлежащего сомнению сознания того, что увиденное - неизбежное будущее, что так и будет непременно - это слишком. Оказывается, чувствовать себя слепым передаточным звеном грядущего в настоящее - очень страшно. Неудивительно, что оракулы тяготились своим даром, а некоторые и вовсе почитались окружающими за сумасшедших. С таким-то грузом.
А какие интересные у меня кошмары...
Те девять ночей были удивительно богаты на галлюциногенные сюжеты, об одном из которых я умолчала. Бессмысленно это вспоминать, когда не можешь передать словами страх и отчаяние от собственного бессилия. Технологии третьего тысячелетия еще не дошли до непосредственной публикации ощущений, жаль. Может, Сколково нам скоро в этом поможет.
Феличе, Вы однажды рассказывали мне о своем предчувствии недоброго грядущего, и еще Ваш "Дримхакер"... Кажется, теперь я вполне могу представить, что это такое - ужас пророка, увидевшего будущую катастрофу.
Снилось, что родители пакуют вещи, собираясь бежать из города, отец озабоченно рассуждает, можно ли сейчас прорваться на проспект Культуры, потому что ходят слухи, что там огонь и километровый затор. Я вызываюсь сходить на разведку. На улице - зимний вечер с этим проклятым, характерным для Питера розовато-серым грязным безнадежным небом. Сверху сыплется ледяная крошка, смешанная с дождем, и чей-то голос за спиной говорит, что это первый признак... Я чувствую привкус ледяного крошева на языке.
За пределами нашего двора очень много снега, он лежит нетронутым полем, но мне ничуть не трудно и не холодно идти. Все вокруг цвета темной сепии, я смотрю вверх, в кажущиеся нарисованными небеса: в них снопами света высвечены дирижабли, а другие объекты скрыты, как будто на прожектор, выхвативший их из тьмы, положен клетчатый листок, и эти клетки и какие-то схемы проецируются на силуэты, в которых без труда угадываются военные самолеты. Но все это скорее похоже на рисунки на плотных облаках.
Я выхожу на проспект и вижу, как в пожарном зареве складываются внутрь и рушатся дома. Из чердачных окон сначала валит густой пар, а потом блочные девятиэтажки рассыпаются одна за другой. А старик, выгуливающий собаку, со знанием дела говорит, что так всегда и бывает: сначала идет дым, а потом здание падает. Мне же не дает покоя мысль о жильцах, которые испаряются перед тем, как рухнет дом. Нигде нет ни людей, ни мертвых тел.
Разного рода катаклизмы, порой совершенно фантастические, с армагеддоновским размахом прокатывающиеся по видимой мне части пространства - не столько уж редкие гости в моих снах. Но чтобы, задыхаясь и почти плача, подскочить в четыре утра от неумолимого, ясного и даже не подлежащего сомнению сознания того, что увиденное - неизбежное будущее, что так и будет непременно - это слишком. Оказывается, чувствовать себя слепым передаточным звеном грядущего в настоящее - очень страшно. Неудивительно, что оракулы тяготились своим даром, а некоторые и вовсе почитались окружающими за сумасшедших. С таким-то грузом.
Ну, как сказать... мне первый раз детективы снятся! Для меня сюжет очень даже необычный...